Литературно-художественный журнал

Литературно-художественный журнал — Этажи

Этажи

№1. Декабрь 2015

Литературно-художественный журнал

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Этажи»№1 декабрь 2015
Главный редактор – Ирина Терра

Редактор отдела поэзии — Игорь Джерри Курас Редактор отдела прозы — Улья Нова Редактор рубрики «Литературная кухня» — Владимир Гандельсман Редактор рубрики «Чердак художника» — Таня Кноссен-Полищук

Экспертный совет редколлегии:

Вера Павлова Дмитрий Воденников Даниил Чкония Женя Брейдо

Макет, оформление и вёрстка – Екатерина Стволова

Иллюстрации:

обложка, стр. 20, 68, 131 – Таня Кноссен-Полищук стр. 5 – Юлия Вегенер-Снайгала стр. 65 – Евгения Крикова стр. 98, 100, 102 – Варя Кулешенко стр. 133 – портрет Валерия Черешни, художник Яков Хирам стр. 142 – фотография Наума Коржавина, фотограф Ирина Терра

Журнал имеет электронную и печатную версии. Печатный журнал выходит три раза в год. В него отбираются лучшие публикации, размещенные в электронном журнале. Редакция отдает предпочтение новым, не опубликованным ранее материалам.

Сайт журнала: [битая ссылка] www.etazhi-lit.ru

Эл. адрес: [битая ссылка]

Вера Павлова

Город в котором снег

*** город в котором снег пачкается в полёте город в котором смех горек уже в зиготе город в котором дитя в утробе матерится город в котором я умудрилась родиться.

*** Сумерки. Лай собак. Мертвое лоно вод. Носом клюёт рыбак. Что, рыбак, не клюёт? Рыбка берёт крючок, дергает за него: – Что тебе старичок, надобно? – Ничего.

*** Дадим собаке кличку, а кошке псевдоним, окликнем птичку: «Птичка!» — с травой поговорим, язык покажем змею, козлу ответим: «Бе-е-е!» Вот видишь, я умею писать не о себе.

*** Приватная помойка у забора, общественная свалка у реки… Когда б вы знали, из какого сора растут у нас в деревне сорняки!

*** Если хмуришь брови, значит, я ни при чём. Если вижу профиль, значит, ты за рулём. Если с плеча рубишь, кровь на плече моя. Если меня не любишь, значит, это не я.

*** Кто поплачет с плакучею ивой, пересмешника кто насмешит, кто осмелится сделать счастливой ту, которую счастье страшит, кто оценит печальную шутку, кто не даст освистать травести, кто заставит забыть незабудку, что недолго осталось цвести?

*** Не Лизой на дно, так на рельсы – Анной… Декабрьской ночью, бессонной, вьюжной, хочу одного – быть желанной, нуждаюсь в одном – быть нужной тому, кто спит. Затекает локоть, любовь суфлирует из-под матраца: буди – и будет, кого баюкать, убей – и будет, по ком убиваться.

*** Дудочка и подростковая прыть. Уголь и жало. Муза, о чём мне с тобой говорить? Ты не рожала.

*** Кроем пиджака озадачит, одуванчик вденет в петлицу… Личность – совокупность чудачеств. Сочетанье – не повторится. Не черты лица – чертовщинка. Резкие движенья – не поза. Личность – не личина, – личинка в ожиданье метаморфоза.

*** С богом, в небо, путём проторенным — пятнадцать часов от дому до дому. Счастье – это горе, которому удалось придать совершенную форму. Памятник, нерукотворный – из пролитых мною слёз – ледяная баба, нос морковкой. Среди слезоголиков почётное место занять могла бы.

*** Шале под горой, виноградника вязь… Жители рая, на первый второй расщитайсь! Первый. Вторая.

*** любители точных линий творили ночь как молитву и становились невинней ещё на одну любитву и верили будет милость дарована двоеточье вернуть друг другу невинность последней брачной ночью.

Евгений Коган

Ненужные вещи

Изе Молочнику везло почти всю войну, а в феврале 1944 года везение кончилось – в один момент. Его часть стояла под Житомиром, готовились к наступлению – дальше, на запад. Изя был при штабе – смешной, в круглых нелепых очках, запасные недавно разбил, уши оттопырены, как локаторы, большущий нос, веснушки круглый год и еще эти непослушные волосы – как бы коротко Изя не был подстрижен, они все равно так сильно завивались, что торчали в разные стороны. Изя был штабным писарем, гвардии майор Валерий Игнатьевич Силантьев ласково называл его «мой еврейчик» и щелкал по носу, когда Изя вдруг задумывался о чем-то своем, но в обиду никому не давал. «Это, – говорил он, – мой еврейчик», – и к Изе никто не лез, потому что героя войны Силантьева уважали и даже немного побаивались. Ходили слухи, что в каком-то бою он собственноручно зарезал пятерых фрицев, а с таким шутить не стоило. Изя Силантьева обожал, и Силантьев это чувствовал, от того не просто щелкал Молочника по носу, но в этот момент даже чуть краснел от удовольствия – «мой еврейчик». К февралю 1944-го они были не разлей вода, куда Силантьев – туда и Молочник, только к генералу Валерий Игнатьевич своего писаря не брал, потому что военные секреты – не для оттопыренных ушей местечкового жиденка, пусть и такого сообразительного.

Говорили, что семья Изи сгинула в Терезине – вроде, обитателей его маленького украинского местечка вывезли именно туда. Чешский город смерти, чистенький и красивый, в неглубоком канале – выдры какие-то, а рядом – рельсы проложены, по ним евреев вывозили в Освенцим. Терезин во время войны превратился в гетто, и концлагерь – маленький по немецким меркам, был как бы частью этого городка, куда свозили евреев из разных мест. А Изе повезло – умел писать без ошибок, по-русски говорил почти без акцента, так что его еще в начале войны забрали в армию, и сразу – в штаб. А потом он попал к Силантьеву, и уже у него, вроде бы, узнал про Терезин. Говорили, что там многие выжили – немцы устроили в Терезине показательное гетто для мировой общественности, привозили представителей «Красного креста», даже сняли фильм – дескать, окончательное решение еврейского вопроса продвигается цивилизованно, как и должно продвигаться решение любого вопроса в просвещенной Европе. Все остались довольны, кроме тех евреев, которых отправили прямиком в печи Освенцима. Вроде бы, семья Молочника была среди последних. Но подробностей никто не знал – еврейские местечки Украины опустели, и некому было рассказать, кому повезло, да и стоило ли говорить о везении в то время. Впрочем, Изе повезло – он находился под защитой штабного блиндажа и лично товарища Силантьева, героя войны и офицера, которого евреи как нация не интересовали.

Зимой 1944 года часть, которой командовал Силантьев, оказалась недалеко от Житомира. Медленно продвигаясь на запад, войска Красной армии шаркали стоптанными сапогами как раз по той земле, которую Изя Молочник условно считал своей. Не умея ориентироваться, и до войны ни разу не выбираясь из родного местечка – кривые улочки да низенькая белая синагога, Изя просто знал, что где-то тут, очень приблизительно, но все-таки где-то тут он и жил вместе со своей семьей, про которую уже года три ничего не слышал. И когда пошел пятый день с того момента, как движение на запад от чего-то застопорилось, Изя отпросился у Силантьева погулять – просто пройтись, подышать воздухом детства. Силантьев вдруг расчувствовался, вспомнил родную Волгу-матушку, жену Марию Ивановну, рыбалку и прозрачный, словно слеза, самогон, который гнал старый сосед с седой бородой и хитринкой в глазах, – вспомнил, да и отпустил своего еврейчика. Только велел до темноты не бродить – мало ли чего. Но до темноты бродить не пришлось, потому что везение, которое сопровождало Изю Молочника всю войну, иссякло – или Бог, про которого Изя иногда думал, отвлекся на что-то более важное, или просто так совпало, а только Изя нашел на свою беду мину, заложенную непонятно когда и неизвестно кем. Здесь уже отработали саперы, и не одна тысяча бойцов промаршировала тут по пути к Великой Победе, а мина лежала себе, словно ждала кого-то, и вот, поди ж ты, дождалась. Изя не успел ничего понять, а просто в момент исчез, распылился на множество маленьких кусочков так, что от него ничего не осталось. Грохот разорвавшейся мины переполошил солдат и собак – собаки начали испуганно лаять, так и не успев за три с лишним года привыкнуть к войне, а солдаты забегали – кто по службе, а кто от удивления, потому что еще сегодня же тут ходили, вот буквально минут сорок назад. Но потом дым рассеялся, собаки замолчали, и выяснилось, что кроме Изи по счастью никто, вроде бы, и не пострадал.

Конец ознакомительного отрывка ПОНРАВИЛАСЬ КНИГА?

Эта книга стоит меньше чем чашка кофе! УЗНАТЬ ЦЕНУ

Журнальный мир

Литературно-художественный журнал, состоящий из сетевой версии (сайта) и печатной версии (избранное по итогам публикаций на сайте). Таким образом, печатный журнал является дайджестом сетевого журнала. Печатный журнал выходит четыре раза в год (ежеквартально) и распространяется в России, США, Израиле, Латвии, Канаде, Италии и др. странах, а также в интернет-магазинах. Журнал лицензирован как СМИ в Роскомнадзоре города Москвы. Адрес сайта: https://etazhi-lit.ru

В журнале публикуется проза и поэзия современных авторов, интервью, эссе, рецензии, репортажи; постоянные рубрики: «Exegi monumentum» (произведения ушедших авторов), «Литературная кухня», «Музыкальная гостиная», «Чердак художника», «Главный жанр», «Мастерская». Учредители журнала: главный редактор — журналист Ирина Терра (Москва), редактор отдела поэзии — поэт, писатель Игорь Джерри Курас (Бостон).

Журнал начал свою работу в августе 2015-го года: на сайте появились первые публикации, а уже в декабре вышел первый номер печатного журнала. За два года число подписчиков на журнал в социальных сетях превысило 10 тысяч человек, количество прочтений публикаций на сайте достаточно высокое (в среднем 2-3 тыс. просмотров на публикацию).

Презентации журналов прошли в Москве, Санкт-Петербурге, Бостоне, Нью-Йорке, Вашингтоне, Тель-Авиве.

В сентябре 2021 года редакция журнала стала лауреатом в номинации «Интернет-СМИ» во Всероссийском журналистском конкурсе «Многоликая Россия». Конкурс организован Республиканским агентством по печати и массовым коммуникациям «Татмедиа» (Казань) и его целью является формирование интереса к культуре и искусству различных народов, проживающих на территории Российской Федерации и за ее пределами.

От главного редактора Ирины Терры:

«Журнал не имеет «идеологии», но придерживается точки зрения, что русская литература не знает границ. В эпоху интернета и социальных сетей русская литература представляет собой совокупность интеллектуальных достижений талантливых людей, пишущих на русском языке и считающих предыдущие поколения русских литераторов своими предшественниками, независимо от места их проживания. Также не существует границ и для читателей, живущих в разных концах планеты, но читающих литературу на русском языке.

Мы будем счастливы, если читатели и авторы разделят с нами радость от создания журнала. Мы растем. Мы прибавляем этаж за этажом. Новые авторы находят на страницах журнала свои публикации. Новые читатели открывают для себя новые стихи, рассказы, эссе и интервью. Мы надеемся, что свет наших этажей поможет кому-то в трудную для него минуту; даст кому-то ощущение причастности к той культуре, на которой он вырос, но в которой, возможно, он сейчас не живет. А остальным — даст ощущение и понимание огромности русской культуры, которая простирается по всей планете вне границ, государств и идеологий.

Такая наша романтическая мечта, наша надежда: мы верим в нее и хотим, чтобы наши авторы и читатели, прочитав публикации журнала, поверили в нее вместе с нами».

Поэт Татьяна Вольтская о журнале:

«Пожалуй, главное ощущение — свежести: журнал молодой, не обрюзгший и не обросший связями и дружествами, обязывающими ко многому. Например, печатать автора, который некогда был хорош, но теперь пишет только по инерции. Или человека из круга этого автора, или его ученика. Нет на «Этажах» этих вериг — и потому подниматься по ним легко. Они высокие, эти «Этажи», но не слишком — как раз по человеческой мерке, как строили раньше — чтобы не подавлять прохожих тяжестью и величием».

БИО

Ирина Терра — журналист, интервьюер. Живет в Москве. Интервью публиковались в «Московском Комсомольце», «Литературной России», журнале «Дети Ра», «Новый мир» и др. Лауреат еженедельника «Литературная Россия» за 2014 год в номинации — за свежий нетривиальный подход к интервью. Лауреат Волошинского конкурса 2015 в номинации „кинопоэзия“, шорт-лист в номинации „журналистика“. Член Союза журналистов России. Главный редактор литературно-художественного журнала „Этажи“.

В этот момент я второй раз столкнулся со смертью лицом к лицу. Да, я жив. Но меня погребло под каким-то обломком, и все застилает дым и пыль. Вот сейчас-то я и умру, а такая смерть еще хуже. Умирая, я буду все осознавать. Я так и останусь в этой западне, медленно заполняющейся дымом, и меня найдут, как одного из жителей Помпей.

Я сидел, непрерывно думая о своей жене и сыне. Но это были совсем не те мысли, которые вызывали у меня фотографии Дженни и Бена на моем столе. Я стал представлять свою семью без меня. Я представлял, что никогда больше не смогу к ним прикоснуться. Вместе с мыслями о них ко мне внезапно вернулось самообладание: «Я должен попытаться выжить».

Я разорвал свою рубашку и повязал обрывки вокруг рта и носа, чтобы хоть как-то защититься от дыма. Я пополз вперед в кромешной темноте. Я понятия не имел, куда ползу, но не мог позволить себе сдаться. Меня до сих пор преследуют воспоминания об тех минутах.

Я увидел огонек. Не могу сказать, что я был счастлив, потому что я был в ужасе, но свет означал надежду.

К счастью, меня завалило вместе с одним из пожарных. Я добрался до этого парня и держался за него, как за последнюю соломинку. Он был совершенно измотан, но держал себя в руках куда лучше моего. Я все повторял: «Что же нам делать?» В голове у меня не осталось ни одной рациональной мысли. Я находился в режиме выживания. К примеру, я не рассуждал, что раз дым идет в эту сторону, то я поползу в обратную сторону, где меня ждет свежий воздух. Я просто хватался за любую возможность.

Пожарный был похож на здоровенного ирландца с большими кустистыми усами. У него был топор. Он осмотрел стену, и она казалась сплошной, но потом он вытер ее рукой, а она стеклянная. Это была стеклянная стена книжного магазина «Бордерс». Прямо рядом с ней была дверь. Он выломал ее, и она распахнулась.

Все двинулись на свет. Нас уже было много. Люди кричали. Мы зашли в «Бордерс», поднялись наверх и вышли наружу. Пыль была такой густой, что почти скрадывала свет.

В тот момент я по-прежнему понятия не имел, что происходит. Я не знал, был ли это взрыв бомбы или что-то другое. Я не знал, конец это или всего лишь начало.

Я вошел в облако пыли. Я перешел Черч-стрит, сквозь пыль начал проникать тусклый свет, и я уже мог кое-то разглядеть. Я увидел рядом потерянную, плачущую, перепуганную женщину. Я остановился и спросил: «Вы в порядке? Вы в порядке?» Она не могла говорить. Я пошел дальше.

Я пошел по Виси-стрит, пользуясь ей в качестве ориентира. Пыль все больше рассеивалась, и я добрался до совершенно пустого перекрестка. Здесь меня ждало невероятное зрелище: возле фургона с павлином телекомпании NBC стоял оператор с камерой в руках и, согнувшись пополам, рыдал.

В голове у меня был туман. Я увидел перевернувшуюся тележку с бубликами и взял пару напитков «Снэпплс». Одним я сполоснул рот и умыл лицо, другой выпил. Потом я снова побежал. Улицами владел хаос.

Хотя я бывал в этих местах миллион раз, я совершенно потерялся. Я посмотрел вверх и увидел свое здание, первую башню Центра международной торговли. Она была объята пламенем. Я поискал взглядом другую башню, потому что башни-близнецы всегда служили мне путеводной звездой. Я ее не увидел. Я стоял и думал: «Бред какой-то». С того ракурса разрушения открывались во всей полноте. Я посмотрел вверх и сказал: «Сегодня погибли сотни людей». Я попытался уяснить себе этот факт, уложить его в уме. Моя жена происходит из еврейской семьи, и ее дедушка с бабушкой рассказывают о Холокосте и о человеческой жестокости и кровожадности. Такое поведение естественно для человека, говорил я себе. Просто мне, к сожалению, пришлось столкнуться с ним лично.

Возможно, со стороны такая реакция кажется странной. Но я просто пытался ухватиться хоть за что-то, хоть за какую-то логику или оправдание, чтобы окончательно не свихнуться. Меня воспитывали в традициях ирландского католичества, и я считаю себя верующим человеком. И я возблагодарил Бога за то, что он сохранил мне жизнь ради моего сына. Но мне также свойственно мыслить логически. Я жив, потому что мне удалось укрыться под прочной опорной конструкцией, которая на меня не обрушилась. Я жив, потому что психопат в самолете решил врезаться в здание под определенным углом. Я жив, потому что спустился по этой лестнице, а не по той. Это я могу сказать сейчас. Но в тот момент я просто пытался хоть немного вернуть себе рассудок.

Getty Images

Я все еще бежал, когда снова услышал оглушительный грохот. Тогда я не знал, что это падала другая башня — моя. Уличный полицейский увидел меня и спросил: «Приятель, ты в порядке?» Ясно было, что ему страшно на меня смотреть. Мало того что я был весь в пыли, так еще и залит чужой кровью. Он пытался помочь, но заметно было, что он потрясен увиденным.

Я искал телефон-автомат, чтобы позвонить жене, но всюду было занято. Моя жена ни секунды не надеялась, что я выжил. Она включила телевизор и сказала: «Восемьдесят первый этаж. Оба здания обрушились. Никаких шансов». Из-за всех этих чувств ей тяжело было смотреть на Бена. «Стоит ли благодарить Бога, что у меня есть сын? Буду ли я, глядя на него, постоянно вспоминать Майка?» В такой ситуации от подобных мыслей не отделаешься.

Наконец я набрел на автомат, где женщина просто стояла и смотрела вверх. Я оттолкнул ее с дороги. Может, это было и грубо, но я должен был связаться с семьей. Я позвонил в Бостон, и механический голос сказал: «Внесите шесть долларов и двадцать пять центов». Я достал четвертак и позвонил своему брату в Нью-Йоркский университет. Я попал на автоответчик. «Я жив! Я жив! Позвони Дженни! Сообщи всем, что я жив!» Было тридцать четыре минуты одиннадцатого.

Я побежал к университету, где работал мой брат Крис. Я у родителей младший из шести детей. Старше всех две мои сестры, а дальше сплошняком пошли мальчики. Крис из нас второй по старшинству. Типичный старший брат. В детстве измывался надо мной и давал щелбаны. Пожалуй, из его кабинета открывался самый лучший вид на все происходящее. Но он ушел с работы с мыслью о том, что его брат мертв. Не в силах оглянуться, он пешком пошел по Манхэттенскому мосту домой в Бруклин.

По пути в Нью-Йоркский университет я встретил незнакомого парня по имени Гэри. У него был мобильник. Он все никак не мог дозвониться до Бостона. Я сказал: «Мне надо в Нью-Йоркский университет!» и побежал дальше. Но он продолжал звонить в Бостон и в конце концов дозвонился до моей семьи. К тому моменту дома находились четверо из пятерых моих братьев и сестер. Отец моей жены выехал из Нью-Йорка, захватив с собой в машину черный костюм.

Сотрудники университета приняли меня с распростертыми объятиями. «Мне ничего не нужно. Просто позвоните моей семье», — сказал я. Они звонили и звонили, но никак не могли дозвониться. Наконец им удалось связаться с Бостоном.

Я сказал:

— Дженни, это я.

Она застонала. Я не узнавал ее голос.

— Я жив, я жив, — повторял я. — Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Мы плакали без остановки. Потом связь прервалась.

Тогда я пошел в туалет, чтобы привести себя в порядок, и вдруг понял, что больше не могу открыть глаза. Они опухли. Я понимал, что не ослеп, но, если я поднимал веки, даже самый слабый свет приносил острую боль. Пока я бежал, я этого не чувствовал. Похоже, это случилось, как только я оказался в безопасности и адреналин схлынул.

Врачи в университетской медчасти сказали:

— Да уж, у вас все глаза расцарапаны.

Мне закапали в глаза, но для того, чтобы увидеть, что с ними не так, понадобилось более навороченное оборудование. В результате у меня из глаз достали сто сорок семь осколков стеклопластика.

Крис приехал за мной из Бруклина, и я крепко его обнял. Позже он сказал:

— Знаешь, Майкл, все эти годы я засовывал тебя в спальники и колотил как раз для того, чтобы подготовить тебя к таким вот напастям.

Getty Images

Когда мы вернулись ко мне, я обессилел и все случившееся навалилось на меня разом. Я рыдал, как никогда в жизни. Я наконец дал себе волю, и мне стало лучше. Брат помог мне собраться, и мы поехали в Уэстчестер, куда отправились моя жена и семья. Дженни со всех ног бросилась к двери. Помню, как услышал стук ее шагов: «топ-топ-топ-топ-топ».

Там же была моя мать. Мой папа. Мой тесть. Все меня обнимали. Потом мне принесли моего сына. По его угугуканью я понял, что он счастлив. Я обнял его, и с этого момента началось мое исцеление.

Потом я поехал в Мэн, чтобы несколько дней посидеть у океана и собраться с мыслями. Я повидался со всеми старыми друзьями. Это было изумительно. Все, кого я знаю, позвонили мне и сказали, что они меня любят. Все равно что живым очутиться на собственных похоронах.

После этого я некоторое время спрашивал себя: как мне теперь вернуться к работе? Как я смогу увлеченно продавать кому-то линию Т1? У меня на рабочем столе лежал список людей, с которыми мне предстояло работать в следующем году, — а теперь он сгорел. Хоть убей, не могу вспомнить их имена. Это обойдется мне в четверть дохода, если не больше. И знаете что? Наплевать! Я жив и я здесь. И это самое главное.

Во второй башне я потерял друга. Такие, как он, внушают симпатию с первого взгляда. Говард Бултон. Прекрасный человек. Его малыш родился на три месяца раньше моего. Он работал на восемьдесят четвертом этаже, а я на восемьдесят первом. В последний раз он разговаривал со своей женой по телефону. Он сказал ей: «С первой башней Центра международной торговли что-то случилось. Все очень плохо. Боюсь, что Майкл Райт пострадал. Я еду домой». Мне хочется думать, что Говарду не было страшно, ведь я же не боялся на лестнице. Мне хочется думать, что он услышал грохот одновременно со мной и больше ничего уже не чувствовал и не осознавал.

DOUG KANTER/AFP via Getty Images

Я ходил на его похороны. Вид его жены и ребенка расстроил бы вас, даже если вы не были с ними знакомы. Но мне видеть их было еще тяжелее. На их месте могла оказаться моя семья. До сих пор — да и сейчас тоже — самым тяжелым ударом в моей жизни было узнать, что мой брат Брайан, который на год старше меня, страдает от рака. Мы с ним практически близнецы. У него герминогенный рак груди. Недавно он сказал мне хорошую новость: его могут прооперировать и вырезать опухоль. Но плохая новость в том, что вместе с ней могут отнять легкое. До одиннадцатого сентября риск, что он может лишиться легкого, мог бы меня обескуражить. Но я понял для себя, что люблю своего брата безусловной любовью. Я люблю его вовсе не за то, что он совершает со мной пробежки по горам. Моей первой мыслью было: «Слава Богу, что ему вырежут опухоль».

К счастью, я в состоянии с этим справиться. У меня невероятно сплоченная семья, которая во всем друг друга поддерживает, и много друзей. Я ходил к психотерапевту и могу положительно ответить на все стандартные вопросы. Вы испытываете необоснованный страх? Ага. Вы перестали получать удовольствие от своих любимых занятий? Ага. Вам знакомо чувство клаустрофобии? Ага. Меня мучают кошмары. Я вздрагиваю, услышав сирены. Но больше всего меня преследует запах. Поговорите с любым, кто находился в десяти кварталах от башен, и они скажут вам то же самое. Мой нос, рот и уши были забиты человеческим прахом. Я неделями доставал его из ушей.

Некоторое время я разрешал себе кое-какие выкрутасы. Не думаю, что случившееся превратит меня в Рэмбо или побудит спать с девятнадцатилетними девчонками. Да, мне еще какое-то время будет нелегко. На моей душе останутся шрамы. Но не думаю, что это долго будет меня мучить.

Я не спрашиваю себя: «За что?» Кто-то скажет: «Ты выбрался, тебе предначертана великая судьба». Отлично, говорю я им. Я выбрался, так почему бы еще и вам заодно меня не поприжать.